В начале 1990-х годов казалось, что тоталитарные режимы уходят в прошлое. Коммунистическая система либо рушится, либо претерпевает либерально-рыночную трансформацию, превращаясь в "капитализм под красным флагом". Однако, как показал весьма печальный исторический опыт, падение коммунизма было вовсе даже и не падением, а лишь очередной его мутацией. Неокоммунистические и неосоветские системы не только выжили и стабилизировались, но и начинают внешнюю экспансию. И что особенно важно, экспансия эта также является их объективной потребностью — своего рода перерождением изначальной, ленинской, идеи мировой революции.

Химера утопического социализма, родившая "госкапитализм"

Изначально большевицкая революция в России рассматривалась Лениным и его партией профессиональных революционеров всего лишь как частный эпизод общепланетарного революционного процесса. И поначалу даже казалось, что процесс этот начался: "красный ноябрь" в Германии, Баварская советская республика, Венгерская советская республика — все это выглядело в глазах марксистов как начало всемирной битва за социализм. При этом построение социалистической системы (как первого этапа коммунистического общества) считалось возможным лишь в том случае, если удастся захватить власть на всей планете.

Надежды эти не увенчались успехом, но не были отринуты: окончание гражданской войны и переход к Нэпу официально рассматривались как "передышка". Установившуюся экономическую систему, которая войдет в историю под именем социализма, сам Ленин предпочитал определять термином "государственный капитализм": экономическая модель, в которой именно государство, "аппарат" является либо абсолютным монополистом почти во всех сферах экономики, либо, как минимум, владеет везде контрольным пакетом. Базовое определение этой модели мы находим уже в программе РКП(б) 1919 года: "В эпоху начавшегося обобществления экспроприированных у капиталистов средств производства государственная власть перестает быть паразитическим аппаратом, стоящим над производственным процессом; она начинает превращаться в организацию, непосредственно выполняющую функции управления экономикой стран".

Почему Ленину очень не хотелось именовать эту систему социалистической? Очевидно, потому, что такой порядок вещей противоречил его же собственным теоретическим догмам: социализм, как первая стадия коммунизма, должен был стать периодом отмирания государства, когда государственная бюрократия, армия и полиция заменяются "бухгалтерами" и "милицией". Кроме того, оставалась также изначальная базовая установка: социалистическая и "капиталистическая" системы обречены на смертельную схватку, которая может завершиться только тотальным, "земшарным" разгромом капитализма. Что же касается той системы, которая сформировалась в РСФСР-СССР, то она были ничем иным, как плацдармом для всемирного революционного наступления. Предельно откровенно эта мысль выражена в Декларации об образовании СССР: "...новое союзное государство... послужит верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую Республику".

Вполне логично, что, в рамках ленинской логики, полноценное строительства социализма, оно же отмирание государства как "аппарата насилия", могло начаться только после окончательной победы большевизма на всей Земле. А до того момента могла существовать лишь военно-мобилизационная система ("госкапитализм"), единственным назначением которой являлось подготовка к предстоящей глобальной битве. Следовательно, сталинский концепт "социализма в одной отдельной взятой стране", если двигаться строго в ленинском русле, было ересью и прочим ревизионизмом (на что совершенно справедливо указывал Троцкий).

На практике, впрочем, сталинизм и троцкизм здесь нашли общую платформу. Действительно, социализм нельзя было успешно строить на одной планете с так называемым капитализмом. Следовательно, коммунистическое государство должно было максимально изолироваться от внешнего мира, превратившись в параллельную Вселенную — и Сталин в целом успешно решил эту проблему, закрыв границы, установив жесточайшую цензуру и в 1935 году введя смертную казнь за попытку сбежать из Советского Союза. СССР действительно стал параллельным миром — планетой социализма, хотя и совсем непохожего на ту невнятную фантазию, которую мы обнаруживаем в "Государстве и революции" Ленина.

Но что всего важнее, все эти шаги были продиктованы отнюдь не только большевицкой псевдонаучной теорией, но объективными потребностями советской системы.

Невозможность "мирной конкуренции" и "сосуществования"

Определяющими здесь являются три фактора. Первый и, отчасти, второй в целом верно идентифицировал Троцкий в своем "Рабочем государстве, термидоре и бонапартизме":

“После глубокой демократической революции, освобождающей крестьян от крепостного права и наделяющей их землею, феодальная контрреволюция вообще невозможна... Буржуазные отношения, раз освободившись от феодальных пут, развиваются автоматически. Остановить их не может уже никакая внешняя сила…

Совсем иначе обстоит дело с развитием социалистических отношений. Пролетарская революция не только освобождает производительные силы из пут частной собственности, но и передает их в непосредственное распоряжение порожденному ею же государству. В то время, как буржуазное государство после революции ограничивается полицейской ролью, предоставляя рынок своим собственным законам, рабочее государство выступает в прямой роли хозяина-организатора. Смена одного политического режима другим оказывает на рыночное хозяйство лишь косвенное и поверхностное воздействие. Наоборот, замена рабочего правительства буржуазным или мелкобуржуазным неминуемо повела бы к ликвидации планового начала, а в дальнейшем и к восстановлению частной собственности. В отличие от капитализма социализм строится не автоматически, а сознательно. Продвижение к социализму неотделимо от государственной власти, которая хочет социализма или вынуждена его хотеть".

Или, коротко: социалистическая ("госкапиталистическая") социально-экономическая система может существовать лишь в том случае, если ее поддерживает тоталитарное государство. Вместе они образуют единое тоталитарное пространство, и друг без друга нежизнеспособны.

Второй важный фактор — государственная власть, "вынужденная хотеть" социализма. Суть этого вынужденного хотения ясно и точно описал Иван Солоневич:

"Все они... акклиматизировались в той специфической атмосфере большевистского строя, которая создана ими самими и вне которой им никакого житья нет. Все это профессионалы советского управления. Если вы ликвидируете это управление — всем им делать в мире будет решительно нечего. Что будут делать все эти чекисты, хлебозаготовители, сексоты, кооператоры, председатели завкомов, секретари партячеек, раскулачиватели, политруки, директора, выдвиженцы, активисты и прочие, имя же им легион? Ведь их миллионы!.. Какая профессия будет доступна для всех них в условиях небольшевистского строя?… Нет, все эти люди, как бы они ни грызлись между собою, в отношении к остальной стране спаяны крепко, до гроба, спаяны кровью, спаяны и на жизнь, и на смерть. Им повернуть некуда, если бы даже они этого хотели. "Национальная" или "интернациональная" Россия при сталинском аппарате остается все-таки Россией большевистской".

Это — фундаментальный закон и красная нить, связывающая в единое целое и классическую советскую систему, и неосоветизм. Аппарат власти, созданный для построения противоестественных социально-экономических отношений, в то же время сам нуждается в этой противоестественной среде, потому что вне ее он неэффективен и неконкурентоспособен. Именно поэтому, вне зависимости от официально декларируемых идеологических установок, этот аппарат будет формировать вокруг себя социально-экономических ландшафт по советским лекалам. Это — условие его выживания, и это будет происходить объективно. Именно поэтому и Туркменбаши с Аркадагом, и Лукашенко, и Путин, и Ким Чен Ын, по замечанию Троцкого, "вынуждены хотеть" социализма, вне зависимости от того, в какую упаковку они бы его ни обертывали и какие бы цитаты на пресс-конференциях не оглашали.

Третий фактор, который не желали брать в расчет все коммунистические вожди вплоть до Горбачева — это неконкурентоспособность социализма, в принципе неспособного на длинной дистанции состязаться с либеральной демократией и рыночной экономикой.

Хрущевская концепция мирной конкуренции двух систем (и отчасти, до того, даже сталинская идея длительного мирного сосуществования) строилась на той большевицкой аксиоме, что социализм и плановая экономика a priori эффективнее рынка и парламентской демократии. И потому, спустя какое-то время, соцлагерь преисполнится "материального и культурного" изобилия, а в капиталистических странах коммунисты либо мирно победят на выборах, либо возглавят революции.

Однако на деле выходило строго наоборот: рынок неизменно оказывался эффективнее плана, а либерализм — привлекательнее социализма. Что делало их длительное мирное сосуществование на одной планете невозможным (тот редкий случай, когда марксистский прогноз оказался верным, но совсем иначе, чем сами марксисты это себе представляли).

Фиаско Нэпа и Нео-Нэпа

После того, как ведомый Дэн Сяопином красный Китай начал свою политику "реформ и открытости", какое-то время казалось, что решение наконец-то найдено. Коммунистический режим КНР, реализующий по сути всю ту же бухаринскую, нэповскую политику, развивает свою экономику и при этом успешно вписывается в глобальное разделение труда. Участие в мировом рынке, как и мечтал еще в 1921 году Ллойд-Джордж, примиряет социализм с капитализмом, а потом они и вовсе сливаются в некое единое целое, сотворив фукуямовский конец истории.

Действительно, в 1990-е годы казалось, что именно это и происходит: РФ и вовсе официально отвергла макрсистско-ленинскую идеологию, а в КНР утвердился "дикий капитализм под красным флагом".

Но в обоих случаях неучтенным был один, но зато ключевой, фактор — сохранение прежнего правящего слоя и прежнего аппарата власти. Того самого, который, по Солоневичу, вне социализма неспособен ни выжить, ни работать, и потому, по Троцкому, этого социализма вынужден хотеть.

Как и в 1920-е годы в СССР, все в итоге уперлось в естественный предел: экономическая либерализация и успешное развитие рыночной экономики потребовали либерализации политической. Разница состояла лишь в том, что в Советском Союзе нэповский эксперимент свернули сравнительно быстро, в 1928-1931 годах (и официально покончили с ним в 1936-м, с принятием сталинской конституции). Что же касается красного Китая, то здесь эта модель отработала в течение нескольких десятилетий, и из нее отжали всё, до капли. При этом в политическом плане также были сделаны все послабления, которые только можно было позволить: компартия окончательно отказалась от концепции диктатуры пролетариата, сменив ее "тройным представительством" Цзян Цзэминя (по сути, то же самое, что и хрущевское "общенародное государство"). Тогда же (2002 год) бизнесменам разрешили вступать в КПК. А во времена генерального секретарства Ху Цзиньтао в китайском экспертном сообществе даже начали звучать робкие голоса, что демократии не нужно бояться, что она возможна не только в буржуазном, но и в социалистическом государстве, и ее надо развивать, и т.п.

В итоге, все это закончилось диктатурой Си Цзиньпина, резко нарастившего уровень цензуры и репрессий, а в идеологической сфере начался неомаоистский ренессанс. На рубеже, когда, для дальнейшего развития общества, необходимо было демонтировать коммунистический аппарат власти и компартию, аппарат и партия решили, что лучше начать откат к классическому социализму, чем демонтировать самих себя. Невзирая даже на тот жуткий экономический кризис, который уже вызрел в материковом Китае и теперь висит над ним, как дамоклов меч.

Принципиально аналогичные процессы имели место и в РФ в начале XX века. Либеральные реформы, реализованные неосоветской номенклатурно-олигархической системой, требовали политического продолжения: перехода к реальному парламентаризму, сменяемости власти, реальному разделению властей и т.п. И, также как и в КНР, правящий слой и аппарат власти предпочли врубить задний ход, перестроив государство по лекалам сталинских народных демократий конца 1940-х годов.

Мировая революция 2.0 как единственная альтернатива либеральному "концу истории"

Однако сейчас ситуация примечательна и опасна тем, что и в Москве, и, что особенно важно, в Пекине, знают: Нео-Нэп Бухарина и Дэн Сяопина неспособен мирно конкурировать с либеральной демократией и рыночной системой. Рано или поздно, но Нео-Нэп проиграет. Изоляционизм — не вариант, он может лишь оттянуть на несколько десятилетий катастрофу, но потом разница в экономическом, научно-техническом и культурном капитале станет столь сильной, что неокоммунистическая и неосоветский лагерь превратится в откровенных дикарей.

И тут развилка простая: либо признать очевидно-естественное, начав плавный демонтаж неосоветской и неокоммунистической системы, дабы тихо-мирно "уйти из истории". Либо, убедившись в своей экономической и культурной несостоятельности, продолжить борьбу военными и военно-диверсионными методами — в глобальном масштабе. Цель — уничтожение либеральной демократии и рыночной экономики, и не где-либо, а на планете вообще.

Поскольку вероятность самостоятельного "ухода из истории" безконечно близка к нулю, остается второй вариант. И это, если угодно, будет второе издание концепта мировой революции, в этот раз порожденного уже не теоретической химерой, но объективными потребностями неокоммунистических и неосоветских режимов в условиях глобализации. Свое родство, а равно и принципиальную общность своих интересов, эти режимы уже осознают достаточно ясно, хотя едва ли до конца. Их политический и даже военно-политический союз уже стал реальностью, и объективные предпосылки предполагают его дальнейшее укрепление. Методы, которыми он будет бороться за свою мировую революцию 2.0, также не новы:

  • soft power — пропаганда всех видов, поддержка своих сторонников по всему миру, коррумпирование и разложение академической и творческой элиты;

  • коррумпирование и разложение политического истеблишмента;

  • военные действия через прокси-структуры;

  • прямая военная экспансия.

Все эти методы Пекин и Москва уже применяют и будут применять в будущем. Как и в конце 1920-х годов, время "исторической передышки" заканчивается, и начинается новая глобальная битва — по сути, новая мировая война. Враг Свободного мира определился в своих стремлениях и стратегических целях.

И если Свободный мир, в лице своих элит и своей интеллигенции, не осознает эту опасность, то в течение нескольких десятилетий он может просто перестать существовать.

Димитрий Саввин

harbin.lv

! Орфография и стилистика автора сохранены