Каспаров.Ru публикует расшифровку выступления Ирины Ясиной на девятых Ходорковских чтениях. В своей речи журналист рассказывает о роли экс-главы "ЮКОСа" в ее жизни и в жизни страны. А также размышляет о том, почему в России страшно лишиться должности и не страшно стать подлецом.
Для меня огромная честь быть перед вами в качестве человека, который лично знает, и сотрудничал, и работал с Михаилом Борисовичем Ходорковским. Я месяц назад, на свой день рождения, получила от него письмо. Ну, я делаю это достаточно регулярно — ему пишу, и от него получаю [письма], но это было первое письмо, в котором за десять лет были слова: "Ира, Вы себя, пожалуйста, берегите, потому что, когда я выйду, мне надо будет с кем-то работать".
Вот слова "когда я выйду..." я прочитала первый раз за все эти годы. Когда сегодня вечером нам будут показывать по НТВ — всем желающим — фильм "Убийство в подарок", где
убийство мэра Нефтеюганска Петухова будет представлено как, видимо, заказанное специально то ли Ходорковским, то ли для Ходорковского. Мы все понимаем, к чему идет дело.
И вот это "берегите себя, когда я выйду, мне надо будет с кем-то работать", я очень боюсь, отложится еще на какое-то время.
Я искренне считаю, что те годы, которые мы провели в "Открытой России", были наилучшими годами в моей жизни, правда. И те, кто работал с Ходорковским, может только подтвердить эти слова. Потому что по сравнению со всеми другими олигархами — а, я наверное, в 90-е, будучи журналистом, пишущим о банках, знала их всех и со всеми была на "ты", — он был единственный такой, вот, лично очень скромный, очень ответственный, очень собранный, абсолютно чуждый гедонизму, что всегда абсолютно было необычным.
Но оказалось, что этот парень, всего на год меня старше (ему будет 50, а мне только что исполнилось 49), он способен на такие вершины, такие полеты духа и такое самосовершенствование, к которому способно очень малое количество людей в нашей стране. А что самое главное — он способен увлечь других своим примером.
Для меня самое главное, что в нем есть, в Мише, — это абсолютное бесстрашие.
Такое количество страха, которое сейчас среди нас, среди наших соотечественников проживает, царит, и мы сами себе придумываем свои страхи, мы следуем им, мы уговариваем себя, что мы так поступаем, потому что нам страшно, потому что они сделают с нами то-то, то-то, то-то...
При этом мы прекрасно понимаем, что это не 37-й год и никто из нас (я не говорю о Ходорковском) не рискует ничем, кроме... там, ни повышением по службе, ни продлением какого-нибудь мандата и так дальше.
Я вот тут говорила с одним хорошим человеком в эфире у себя, на радио Finam FM, где у меня есть программа "Жажда жизни" (я специально ее так назвала). И 28 числа, в пятницу, она будет посвящена Ходорковскому, потому что "жажда жизни" — это про Мишу. Потому что он как раз тот человек, который не просто жаждет жизни, он хочет ее менять. И это страшно важно.
Я спрашивала у этого хорошего человека: "А вот почему в Государственной думе ни одна (хочется слово бранное сказать, воздержусь) ни одна женщина не проголосовала против "закона подлецов"?” Те восемь, которые были против, они были все-таки мужиками. Ну, у них там какие-то части тела, видимо, есть правильные... У женщины есть, казалось бы, материнский инстинкт, милосердие и так дальше. Ни одна: ни Роднина, ни Терешкова, ни там вот эта, Яровая — ну, Яровая ладно, это вообще не женщина — никто не проголосовал против. А он мне говорит: "Ну слушай, ну Мизулина (про Мизулину речь зашла, все это было в эфире), она же боится потерять комитет".
Знаете, вот если подумать, можно онеметь. Потому что подлецом быть не страшно, а быть не назначенной на комитет — страшно.
И вот так вся наша жизнь. Тут недавно, значит, в одной из наших местностей, где мы открывали Школу гражданских лидеров — это такая реинкарнация проекта "Школа публичной политики", многие из вас были лекторами на этой школе и знают, что это такое (это было как раз в "Открытой России") — так вот, в одном из городов, а именно в Челябинске уволили одного человека, который был организатором Школы. Но не просто уволили — ему предложили написать заявление по собственному желанию. А он взял и написал. А потом подумал: "А чего это я сделал?" Ну, подумал где-то через два дня. "А кого я испугался?" — подумал он. А делать уже нечего. Человек уже испугался и уже написал заявление по собственному желанию. И он звонит и говорит: "Слушай, а ты не могла бы позвонить министру..." Я звоню и говорю: "Слушай, а ты не можешь походатайствовать?" Он говорит: "Слушай, что я могу? Он написал заявление по собственному желанию". Он испугался раньше, чем подумал.
Вот, понимаете... Откуда это в в нас? Чего мы боимся? Я не понимаю. Мы боимся потерять комитет? Мы боимся чего? Вот что может быть страшнее, чем потеря чувства собственного достоинства?
Вот Миша Ходорковский, Михаил Борисович Ходорковский. Человек, который не просто сохранил собственное достоинство, он всем нам, вот этим оставшимся 140 миллионам народонаселения на этой одной седьмой части суши, показал, что можно потерять все: состояние, свободу, социальный статус... Ну, вы все знаете, что такое тюрьма, как там обыскивают, как там унижают... Все потерять. Вот с этих горних вершин грохнуться брюхом, плашмя, на землю. И тем не менее быть достойнее всех тех, кто находится по-прежнему наверху.
Я пишу ему все время об этом, что он удивительно вселяет в меня лично силы жить, бороться, сопротивляться, сохранять собственное достоинство. Говорить об этом людям — моим слушателям, студентам, с которыми я работаю.
Потому что ничего важнее нет. У нас нет тех угроз, нет тех угроз, я настаиваю на этом, которые оправдывали бы нашу трусость.
Просто ни одной. И, вы знаете, я, конечно, поеду в Кораллово послезавтра, когда будет 50-летие, и, как это ни больно, я буду обнимать и целовать и Бориса Моисеевича, и Марину Филипповну.
Я была у Миши на сорокалетии. Я еще тогда как-то очень суеверно подумала, что, ну, вроде не принято у нас в стране-то справлять сорок лет мужику. Очень скучный был день рождения. Такой настоящий банкирский, важный, нефтяной. Это был день рождения не для всяких приглашенных людей из правительства, это был юкосовский, так скажем, плюс приглашенные из соседних структур. Все такие были важные, напыщенные. Креветки, какие-то устрицы, наверное, там были — ну я даже уже не помню, чем кормили и в чем я была одета. Я еще была без коляски, на каблуках уже не ходила, но узкую юбку на себя тем не менее натянула, вся из себя такая была тоже, пафосная... А уже была война. Потому что Пичугин уже сидел, а Платона арестовали через неделю. А самого Михаила Борисовича через пять месяцев.
Где-то в августе 2003 года он нас собрал, не ближний круг, но тех людей, которые могли пострадать, так скажем. И сказал: "Ребята, будет очень, очень, очень тяжело. Поэтому кому страшно — уходите сейчас". Не ушел никто. Многие убежали потом, когда Михаила Борисовича посадили, потому что в тот момент, когда он еще об этом говорил, это казалось очень умозрительно. Ну, типа, да, пугает, а на самом деле: чего же может произойти? Никто же не думал, что дело затянется, и так надолго, и так серьезно все будет. Он говорил об этом, в отличие от нас от всех, которые слушали, прекрасно понимая, о чем идет речь. Он не думал, что его арестуют. Серьезно, я искренне так думаю. Я не думаю, тем более, что он рассчитывал на то, что этот арест, даже если таковой случится, затянется на десять лет.
Он думал, наверное, что будет что-то подобное Березовскому, Гусинскому, когда там пуганули и выпустили, достигнув каких-то договоренностей. Хотя, я хочу вам сказать, что ведь Ходорковскому сначала предложили доплатить за “ЮКОС”, так, как Потанину предлагали заплатить за "Норильский никель". Потанин доплатил. А Ходорковский отказался. Я помню его слова: "А я ничего не должен доплачивать, все было по закону". Другой вопрос, что кому-то потом этот закон разонравился. Но на тот момент это был действующий закон. Ходорковский, как вы понимаете, был умным достаточно человеком, чтобы закон никогда не нарушать. Просто то, что законы не понравились потом и их как бы переиначили, по-другому стали к ним относиться, — это другой вопрос. И он всегда был смел.
Он всегда был исключительно достоин. Вот когда он нам говорил: "Ребята, уходите сейчас", — он, в общем, не знал, насколько будет плохо, но понимал, что будет серьезная драка.
Потом начался вот этот удивительный путь самосовершенствования человека. Он всегда был необычным, я с этого начинала. Когда он в 2000 году, в конце года, в ноябре, позвал меня "сделать" Открытую Россию, я очень сомневалась. Я пришла к своему папе Ясину. А он же только-только перестал быть министром, а министры все не любили Ходорковского, как всех олигархов. Потому что это же, помните, 97-й год, "Связьинвест", олигархи против правительства младореформаторов, все эти истории были тогда сильно на слуху. Я говорю: "Пап, я знаю про него все. Я писала про "ЮКОС". В 95-м году, 8 декабря был куплен “ЮКОС” на аукционе залоговом, а девятого вышла моя статья в газете "Известия", не помню, как она называлась, в общем, про то, что зарегистрированное за две недели до аукциона в городе Талдом Московской области АО "Лагуна" без уставного капитала купила эту вот грандиозную компанию — это все был Ходорковский. За это потом ему отомстили, купив через рюмочную в Твери "Байкалфинансгруп" там, и так далее, это тоже помните... Я все это писала.
Я была ему не другом, абсолютно. Но он позвал меня на работу, и я, очень сомневаясь, все равно папе говорила (а я всегда с ним советовалась во всем таком): "Пап, он такие задачи ставит, такие ресурсы выделяет под это". А задачу он ставил очень простую:
сделать так, вот как он мне это сформулировал, чтобы нашим детям не хотелось уехать из нашей страны.
Все. Понимаете, вот эти слова я помню очень хорошо. Потому что, конечно, мне очень не хочется, чтобы наши дети уезжали из этой страны, вот мои дети. А после того, как уехал Сергей Гуриев, и дочь, и зять сидели, чесали репу и говорили: "Слушай, мать, ну это вообще сигнал". Потому что для них — молодых, образованных, профессионалов...
А Ходорковский хотел сделать так, чтобы они работали и приносили пользу дома. А сейчас складывается так, что надо валить. Хотя я очень, ужасно не люблю этого слова. Вот два слова не люблю, два выражения: "Надо валить" и "От меня ничего не зависит". Я думаю, Ходорковский тоже их очень не любит. Спасибо.
Вы можете оставить свои комментарии здесь
